Опять из сети, так что авторство смотрите дальше по тексту.

Лично от меня для особо даренных и непонятливых - внимательно читайте все строки после "автор", а если так ни во что не въедите кто, что и где, то прочтите еще и Мне не больно]Мне не больно.[/url] авось допрет.

Автор: lisidze
Название: Осколки зеркала
Фандом: Люди Х, мувивёрс, иногда с учетом комиксов
Герои: все
Пары: Роуг/Гамбит
Вселенная: Киновселения, с учетом всех четырех фильмов.
Рейтинг: разные
Категория: разные
Размер: драбблы, но в целом - макси
Предупреждения: POV героев, ситуации, имеющие сексуальный окрас, местами AU.
От автора: Серия драбблов о жизни Роуг и Гамбита в разное время. Хронология не соблюдается.
Дисклеймер: все герои принадлежат Марвел

1.
Я лежу на диване, закинув одну руку за голову, а второй лениво перебираю густые каштановые волосы Ирен. Она что-то мурлычет себе под нос и тихонько смеётся. Никогда не думал, что у Гамбита будет такая belle fille. (фр. – красивая девочка)
Когда я впервые увидел Роуг, то подумал, что красивее женщины нет на всём белом свете, когда я впервые поцеловал её, то усомнился, что смогу любить кого-то сильнее. Mais c’est mentir (фр. – но это ложь). Я люблю Ирен больше, чем Мари. Люблю взгляд её упрямых карих глаз, копну мягких, кучерявых волос, прикосновение нежных маленьких ладошек. Люблю, когда она капризно хмурится и в притворном недовольстве надувает щёки. Я люблю каждую чёрточку её знакомого лица, каждый изгиб её хрупкого тела.  Ma poupee precieuse! (фр. – моя драгоценная куколка)
Рени зевает и сворачивается клубком у меня на груди. Я целую её в макушку, осторожно беру на руки и отношу в постель. Укрываю одеялом и снова целую. Я не могу на неё насмотреться. Если бы я мог, я бы всю ночь сидел у её постели, охраняя её сон.
Я помню каждое мгновение, проведённое с моей бесценной Ирен. Помню, как бледная, напуганная Роуг протиснулась ко мне в комнату и едва слышно прошептала, что ждёт ребёнка. Помню, как в первый раз почувствовал под своей рукой, лежащей на животе Мари, лёгкий толчок, как держал крохотный свёрток с Рени в родильном отделении, как впервые спел ей французский марш вместо колыбельной. Я помню все её маленькие горести и радости, её первую улыбку и первые слёзы, её первое слово.
А самая красивая девочка в мире сладко спит в своей кроватке, не подозревая, что приобрела своего первого поклонника, разбив его сердце вдребезги, похитив его душу навсегда.

2.
Одиночество – это то, что остается в самом конце. После шумных поздравлений и откупоренных бутылок шампанского, после ярких подарочных обёрток и фальшивых слов, начертанных на бумаге. Одиночество приходит вместе со звуком закрывающейся за последним гостем двери, просачивается в полуоткрытое окно вместе с летним воздухом, пахнущим гарью и озоном.
Я сижу на постели. Одна. В окружении розовой обёрточной бумаги, плюшевого медведя и полупустой пачки сигарет. Мне девятнадцать. Много это или мало? Зажглась ли уже моя звезда или уже закатилась? Так много было в моей жизни, и так мало я пережила.  Одиночество – это то чувство, которое набухает на глазах вместе со слезами, заставляя губы дёргаться в жалком подобии улыбки.
Я обнимаю себя руками – это то единственное, что я могу сделать, чтобы не развалиться на части. Из открытого окна тянет табаком. Я чувствую запах, и он дороже мне, чем подаренная на девятнадцатилетие золотая цепочка с кулоном.
Осторожно выбираюсь на крышу, боясь затушить тлеющую в пальцах сигарету. Мой ангел примостился где-то рядом с печной трубой. Крыльев нет. Наверное, забыл надеть.
Я сажусь рядом, а ангел гладит меня по волосам, легко, почти неощутимо.
Он улыбается и протягивает мне карту. Червонный туз.
- С днём рождения, Мари, - едва слышно произносит Реми и прижимает меня к себе крепко-крепко.
Мои слёзы на его щеках. Его сердце на моей ладони.
Единение – это то, что бывает в самом начале.

3.
Мы сидим на кухне втроём. Я, Роуг и Гамбит. Она ест хлопья с молоком, а он – чипсы с пивом.
В десять часов утра.
Она вчера занималась допоздна, а он веселился в ночном клубе.
Роуг пахнет мятными леденцами, пудрой и цветочными духами. От Гамбита разит виски, сигаретами и дешёвым женским парфюмом.
Она смущенно поправляет сползшую лямку кофточки, а он расстёгивает ещё одну пуговицу на подозрительно испачканном красным вороте рубашки.
Роуг случайно опрокидывает кружку с какао прямо на Гамбита.
- Прости, пожалуйста, - шепчет она, заливаясь краской от шеи и до лба.
- Merde! – бормочет он сквозь зубы, пытаясь одновременно стереть салфеткой пятна с брюк и не затушить только что прикуренную сигарету.
Я отворачиваюсь и наливаю себе кофе. Когда я снова смотрю на них, их ладони переплетены под скатертью. Сажусь рядом. Дую на кофе, чтобы быстрее остыл.
Роуг пахнет сигаретным дымом и едва уловимо – виски. Гамбит жует мятный леденец, а на щеке его подозрительно светлый след от пудры.
- Не пялься на меня, Бобби! – взвизгивает Роуг.
- Что ты уставился на неё, Ice garcon (фр. – ледяной мальчик)? – вторит ей Гамбит.
Я только качаю головой. Мне никогда не понять, это волк притаился в овечьей шкуре или просто овечка сменила окрас?

4.

Cherie лежит на постели бледная и усталая. Её волосы свалялись бесформенной массой, глаза потускнели, потеряли свой яркий изумрудный цвет. Но она всё равно чертовски красива. Её ресницы трепещут, а губы дрожат. Dieu, она так мила и трогательна в своей беспомощности!
Мари заболела корью чуть больше трёх дней назад. Болезнь ударила по ней с огромной силой, приковав к постели, заставив свернуться клубком под грудой одеял и простыней. И, несмотря на то, что мне было сказано, что опасности нет, что многие взрослые вполне нормально переносят это детское заболевание, я психовал. Потому что Мари не многие. Потому что она – ma petite fille.
И я сижу у её постели, неся воображаемый дозор. Плевать, что глаза устали и слезятся, плевать, что спину ломит, а шея неприятно похрустывает при каждом повороте головы. Зато когда Мари проснётся, первым, что она увидит, будет моё лицо.
И когда эта счастливая мысль приходит мне в голову, Cherie кашляет и открывает глаза.
- Воды… - тихонько шепчут её запекшиеся губы. Столько силы в этой короткой просьбе, столько жара. Oh mon Dieu!
Я подношу стакан с соломинкой и даю ей напиться. Мари пьёт жадно, быстро, вода течёт по её подбородку. Не задумываясь, почти непроизвольно я касаюсь пальцами её губ, стирая капли. Мари зажмуривается от страха, но ничего не происходит. Я не падаю на пол, выкачанный досуха, не бьюсь в припадке, не впадаю в кому.
Она так устала, что даже не может использовать свои способности, свой дар или, может, проклятье. Я улыбаюсь, всё ещё не отнимая пальцев от её губ.
- Спасибо,- шепчет Мари, почти оглушенная ощущением моего прикосновения. Первого, а может, и последнего, кто знает? Я качаю головой, наклоняюсь к ней и вместе с поцелуем выдыхаю:
- Спасибо тебе.

5.

Плащ Гамбита пахнет табаком, машинным маслом и скрытой угрозой. Кожа уже старая, кое-где потрескавшаяся, но мне нравится. Иногда, когда мы часами гуляем в саду, Реми укутывает мои плечи своим плащом, не давая замёрзнуть. Мне это приятно.
В правом кармане лежит колода карт. Та, в которой семь червонных тузов. Гамбит говорит, что их количество обусловлено днями недели, по одному – на каждый. На самом деле, это не боевая колода, а игральная. Шулерская, если быть точной. Своему первому букету цветов, полученному от Гамбита, я обязана именно этой колоде. 
А ещё в правом кармане находится перочинный нож, которым Реми вырезал на столетнем дубе около особняка наши имена в обрамлении сердца, и пустая пачка сигарет. Мальборо – его любимая марка. Не слишком утонченно, зато дёшево и сердито.
В левом кармане царит беспорядок. Засохшие лепестки роз вперемешку с клочками бумаги, закончившимися шариковыми ручками и обёртками от презервативов заполняют его почти до самых  краев. Но есть среди этой анархии и кое-что абсолютно логичное – в самой его глубине  тонкие кожаные перчатки – мой подарок.
Я выгребаю содержимое карманов, ссыпаю его в пластиковый пакет и передаю плащ девушке из чистки одежды. Реми не просил, но, наверное, ему было бы приятно. Не знаю. Посмотрим.
Расплачиваюсь на кассе, не доходя до двери, слышу окрик:
- Мисс, тут ещё кое-что в нагрудном кармане! Заберите, пожалуйста.
Забираю маленькую фотографию. На ней изображена девушка в неглиже. Хмурюсь. Краснею. Смеюсь. На ней изображена я.

6.

- Уходи, пожалуйста, - говорю я, не в силах взглянуть на Реми. Это слишком тяжело.
Он молчит, глаза зажглись красным. Он злится, а потому не произносит ни слова. Я обидела его, но, блин, это правильно. Сейчас это единственное, что я могу сделать для него.
- Что ты стоишь, уходи! – повышаю я голос, вибрирующий гневом.
- Mais pour quoi? Почему ты так несправедлива? – с трудом сдерживая себя, вопрошает он.
Его руки сжаты в кулаки, скулы обострились, а ноздри раздувает от злости.
- Я несправедлива?! Это я?! Не мне нужно трахать всё живое! – громкость повышена ещё на октаву.
- Гамбит никогда не говорил тебе, что ему это нужно! – взрывается в ответ он.
- Но я же знаю… - шепчу я задушено, - я всё вижу, и это так больно. – Слёзы рождаются в уголках глаз, я понимаю, что сейчас расплачусь, а потому упираюсь руками, затянутыми в перчатки, в грудь Реми, пытаясь сдвинуть его с места, прогнать. Не так-то это просто.
- Cherie, не делай этого. Вот, что мне нужно больше всего! Не поступай так с Гамбитом, - скрепя сердце, произносит он. Глаза блестят, а губы сжаты в тонкую жёсткую линию.
- Так лучше, Рем, ты же знаешь, - первые слёзы бурным потоком бегут из глаз, а я, глупая, кулаками растираю их по щекам. – Просто уходи.
Он ждёт до последней секунды, а потом разворачивается и, хлопая дверью, уходит.
Так лучше, так лучше и ему, и мне. Если эту фразу повторять очень долго, возможно, она станет правдой.
Только через два часа, выплакав вместе со слезами свою душу, я в состоянии выйти из комнаты и пойти умыться.
Открываю дверь. Реми стоит на пороге. Под ногами три десятка сигаретных окурков.
- Так не лучше, - говорит он, но я уже не слушаю. Я уже в его объятьях. Вот так лучше.

7.

Гамбит лежит на спине. Глаза широко открыты, грудь вздымается и опадает неестественно быстро. Если так будет продолжаться, у него случится гипервентиляция.
Подхожу ближе, стискиваю его плечо рукой. Не больно, так просто, чтобы ободрить. Он закусывает нижнюю губу, и воздух со свистом вылетает изо рта. Блин, ему очень больно. Но он держится, чтобы не кричать, чтобы даже не стонать. Иначе Роуг расстроится, испугается, заплачет. Он этого не хочет, а потому краснеет, бледнеет, но не издает ни звука. Чёртов герой.
Склоняюсь ближе, чтобы осмотреть рану. На животе они самые страшные, потому что непонятно, задеты ли внутренние органы или нет. Гамбит прижимает руку в перчатке к красно-бурому пятну, расплывшемуся на его плаще. Мне кажется, или он удерживает собственные кишки? Поганые мысли приходят мне в голову.
- Дружище, дай посмотреть, что у тебя там, - говорю я тихонько, чтобы не раздражать парня, и пытаюсь разжать его пальцы, мёртвой хваткой вцепившиеся в промокшую от крови ткань плаща.
- Логан, - шепчет он так тихо, что я вынужден наклониться к его лицу. Взгляд красных, крысиных глаз прожигает меня насквозь. Нездоровый у них блеск, уж поверьте мне. – Не дай мне закричать, s'il vous plait (фр. – пожалуйста)
Я киваю головой. Сумасшедший, дурак, но дурак, возможно, умирающий. Разве могу я отказать другу?
Я закрываю его рот ладонью, а в следующую секунду он отдёргивает руку от раны на своём животе. Осторожно я отделяю окровавленную ткань плаща от тела.  Я вижу, как глаза Гамбита округляются, лезут из орбит. Он кричит, т.е. кричал бы, наверное, если бы я не зажимал его рот крепко-крепко.
Смотрю на пульсирующую плоть. Хреново. Очень хреново. Но жить креол будет. Мы почти подлетели к дому.
Я чую в двух шагах от нас Роуг и быстро прикрываю рану, убираю руку от лица Гамбита. Его глаза закрыты, возможно, он без сознания.
Мари вплывает к нам бледной тенью. Её губы дрожат, а колени просто-таки трясутся. Она старается не смотреть на Гамбита, но по выражению её лица я вижу, насколько тяжело дается ей это спокойствие.
- Логан, с ним ведь всё будет в порядке, правда? – наивно спрашивает она.
- Правда, - отвечаю я. Гамбит не может умереть. Иначе Роуг расстроится, испугается, заплачет.

8.

Не знаю, как так вышло, но мы с Cherie стали делить одну комнату на двоих. Однажды она осталась у меня ночевать, и утром я не захотел, чтобы она уходила. Знаете, как это бывает? Для этого вовсе необязательно проверять ваши отношения, или как там это говорится. Достаточно просто захотеть.
Я лежал на постели и глядел на Мари, утопающую в лучах утреннего солнца, такую прекрасную и хрупкую. И мне было плевать, что она завернулась в простыни с ног до головы, чтобы нечаянно не прикоснуться ко мне во сне. Я хотел её защищать всегда. Хотел, чтобы она лежала вот так, рядом со мной, dieu tous les jours (фр. – каждый божий день).
И Роуг переехала ко мне в комнату. Никто из домашних изменений не заметил. Это было слишком естественно, чтобы обращать внимание. Джубили осталась довольна и в полном одиночестве, а мой шкаф наполнился ароматом лаванды и грудами женского белья. Tres bien. (фр. – очень хорошо)
Каждое утро Роуг расталкивает меня, потому что и мне, и ей нужно  идти на занятия, причем на одни и те же – на французский. Только я преподаю, а она учится. Мы чистим зубы в одной ванной, пытаясь отпихнуть друг друга от раковины, но принимаем душ по очереди. Не только ради моей безопасности, но и ради безопасности Роуг. Мари носится по комнате, пытаясь найти то, что она оденет сегодня, а я уже выхожу в коридор. У меня нет таких проблем. «До вечера, Cherie», - теперь эти слова звучат совсем по-другому, по-домашнему, я думаю.
Мари что-то кричит в ответ, но я уже не слышу. Я иду по коридору, насвистывая под нос французский марш. Мне весело, на душе спокойно и хорошо. Теперь у меня отличное настроение каждый день. Потому что вечером я не просто возвращаюсь в нашу с Роуг комнату. Я возвращаюсь домой.

9.

Вы, наверное, не поверите, но мне очень стыдно перед Мари. Меня считают недалёкой, иногда бессердечной и эгоистичной девчонкой. Это так. Но, несмотря на все вышеперечисленные, не совсем лицеприятные качества моего характера, я не уводила Бобби у Роуг.
Просто так вышло. Знаю, глупо звучит. Неправильно. Но Бобби и правда сам бросил Роуг. Я ничего подобного не просила у него, не подначивала, не направляла и уж тем более не способствовала их разрыву.
Просто я, как это часто бывает, оказалась не в то время и не в том месте. Меж двух огней – парнем, который мне нравился, и девушкой, которую я считала если не подругой, то надёжным товарищем. А очутившись в положении третьего лишнего, я не смогла придумать ничего лучшего, чем занять место Мари подле Бобби.
Когда он наконец признался ей и предложил остаться друзьями, не буду врать,  - я радовалась. Я не замечала, что Роуг задыхается от ревности и тоски в нашем присутствии, когда мы обнимались и держались за руки, не замечала, что она снова стала носить перчатки по локоть – не потому что боялась кого-то поранить, лекарство тогда всё ещё действовало, а в знак протеста. Она не собиралась пользоваться вновь приобретенной свободой, потому что эту свободу не с кем было разделить.
Я слишком поздно поняла, как ужасно было моё поведение, безрассудно. Наверное, я бы избегала общения с Мари и по сей день. Если бы не одно но.
Его имя – Гамбит. Да, новый преподаватель французского, старый приятель Логана. Он выдернул Роуг из её самопровозглашенного заточения, заставил вновь улыбаться, наслаждаться жизнью, пусть и снова в перчатках.
И, знаете, мне очень стыдно перед Роуг вовсе не за то, что Бобби бросил её ради меня, а за то, что у них с Реми всё так реально, по-настоящему, а у нас с Бобби – лишь мираж, красивая, но ненастоящая история.

10.

Cherie стоит в дверях. Её волосы отливают серебром. Было бы красиво, если бы не маска ужаса, застывшая на её лице. Конечно, она пытается сделать вид, что ничего не происходит, что всё так, как и обычно. Но я слишком хорошо её знаю, чтобы поверить. Ma petite fille craint (фр. – моя малышка боится).
Жестом я предлагаю ей войти в полутемную комнату. Дверь хлопает, щёлкает замок. Слишком осмотрительна, подозрительно осторожна. Она замирает, прислонившись спиной к закрытой двери, и вздыхает. Тяжело, печально.
Меня нервирует это её странное поведение. Я начинаю бездумно перебирать колоду карт в руках, чтобы успокоиться. Напряжение нарастает, скручивая плечи болезненными узлами.
- Qu’est-ce que c’est? (фр. – что такое?)  - наконец не выдерживаю я тяжкого, гнетущего молчания.
Роуг вздыхает. Мне кажется, или она набирает в лёгкие побольше воздуха, чтобы всё-таки сказать, признаться? Секунды тянутся медленно, будто время застыло, умерло.
- Я беременна, - тихо произносит она и закрывает глаза. Луна серебрит две мокрые дорожки на её щеках.
- Pardon? – зачем-то переспрашиваю я, в растерянности хлопая ресницами.
- Ты слышал, - почти зло отвечает она, не открывая глаз.
- Но…но… как это возможно?! – восклицаю я. Мне кажется, будто мне в кровь впрыснули хорошую дозу адреналина.
Мари распахивает свои поразительные зелёные глаза. Страха в них нет, только отвращение.
- Неважно, - колко бросает она и разворачивается, чтобы уйти, - я пришла не просить, а просто сказать. - Замок щёлкает, дверь распахивается настежь.
- Мари! – произношу я почти шёпотом, притягивая её за талию к своей груди. Она плачет, уже рыдает. Но всё это неважно теперь.
- Я знаю, как это возможно, - шепчу я ей в волосы, - c’est miracle. (фр. – это-чудо)

11.

Мы сидим за длинным столом, уставленным  вкусной едой, и благодарим бога за то, что  в этот вечер мы вместе. Живые и здоровые. Нечасто нам выпадает такая удача. Обычно мы собираемся за этим столом, чтобы оплакать одного из нас. Но только не сегодня. Не в канун Рождества.
За прошедший год многое изменилось. Мы стали старше, ожесточенней, возможно, мудрее. Мы  - это я, Логан, Роуг, Хэнк и Бобби. Самые старые члены команды Х.
Мне кажется, что после смерти профессора, Джинни и Скотта мы все сильно изменились. Логан стал ещё более нелюдимым и угрюмым, чем раньше. Теперь поймать улыбку на его лице не удается никому. Хэнк из миротворца и завзятого пацифиста вдруг превратился в прирожденного убийцу. И нам всем это уже не горько, скорее радостно, ведь команде нужны его опыт и умения. Бобби Дрейк перестал быть мальчишкой. Может, что-то от прежнего угловатого и забавного подростка и осталось, но только вот я этого уже не вижу. Роуг. Маленькая, напуганная девочка Мари превратилась в роскошную, уверенную в себе женщину. Эта перемена как раз видна невооруженным взглядом.
А ещё в нашей команде появились новенькие. Архангел, летающий над миром со скоростью и сноровкой орла, Полярис, управляющая, подобно своему отцу, магнитными полями, и Гамбит  - мутант, преобразующий потенциальную энергию в кинетическую. А ещё он эмпат. Питается чужими чувствами. Но он ведь друг Логана, да и положение у Х-менов было тяжелое, мы не могли не принять его в команду.
Поначалу я и правда думала, что необычная тяга Роуг к Гамбиту обусловлена его пресловутой способностью управлять чужими эмоциями. Я злилась и негодовала, желая защитить Мари. Запрещала им встречаться, мотивируя своё решение тем, что отношения между преподавателем и ученицей аморальны и неэтичны. Всё было впустую. Они прятались по крышам и дворам, разнимали руки, как только видели меня рядом, делали всё то, что было запрещено правилами, вели себя словно малые дети. А ведь Реми взрослый мужчина. Он должен был бы быть ответственным и мудрым. 
Я поняла, насколько моё представление об ответственности ошибочно, только когда своими глазами увидела, как Гамбит, не проронив ни звука, кроме глупых утешений на чужом языке, нёс на руках бесчувственную Роуг пять километров до места посадки Чёрного Дрозда.
Вот тогда я сдалась. Наверное, просто поняла, что то чувство,которое зародилось между Реми и Мари, совсем не похоже на эмпатию. Оно крепло и росло с каждым днем на протяжении этого года. И, наконец, я могу найти ему название – любовь. 
- Эй, Рем, лови! – кричит Роуг, отправляя в полёт кусочек рождественской индейки.
- Touche! – хохочет сидящий напротив Гамбит. Снаряд так и не долетел до адресата, угнездившись в шевелюре Хэнка.
- Реми! Мари! – восклицаю я, притворно хмурясь. Но в уголках моих глаз затаилась улыбка – этот год был хорошим во всех отношениях.

12.
Роуг сидит на скамейке и наблюдает за мальчишками, гоняющими мяч по футбольному полю. Все они – Бобби, Пётр, Уоррен – её возраста, молодые, бесшабашные, наполненные жизнью и энергией. По сравнению с ними  я жалкий старик. Я не понимаю их шуток, не слушаю их музыку, не смотрю их фильмы. И пусть мы с этими garcons (фр. - мальчики), в сущности, занимаемся одним и тем же – бьемся плечом к плечу в страшных, кровавых сражениях, мы всё равно остаемся разными.
По-английски такое состояние, кажется, называется generation gap (англ. – разрыв поколений). Отцы никогда не смогут понять детей, а я, к несчастью, по возрасту некоторым из моих маленьких друзей гожусь именно что в отцы. Среди них и Роуг. Иногда мне страшно, потому что нас разделяют семнадцать лет. А это целая жизнь.  Я боюсь, что однажды перестану понимать мою маленькую женщину, превращусь в брюзгливого старика, тогда как она будет молодой и красивой вечно.
Я стою, прислонившись к широкому стволу дуба, и с тоской наблюдаю, как Бобби Дрейк плюхается на скамейку рядом с моей Роуг. Они болтают и смеются. Конечно, ведь им есть, о чем поговорить – школьные занятия, вечеринки, новые книжки и диски, то, что любят современные дети. Merde! Мне хочется подойти, схватить Мари за руку и увести прочь, но я продолжаю молчаливо наблюдать за происходящим. Это выбор Роуг, в конце концов, не мой. Если она захочет уйти, я не смогу удержать её. Понимание приходит с возрастом. Полезно? Горько…
Бобби берет Роуг за руку, затянутую в перчатку почти до локтя. Она дёргается, но не вырывает у него ладонь. Она улыбается, кивает, поднимается со скамейки и уходит прочь. Между этими двумя всегда была passion (фр. – страсть), пока не появился я. Понимаю чувства Роуг. Молодой женщине всегда приятно, когда взрослый опытный мужчина обращает на неё внимание. Возможно, поначалу Мари была очарована моим поведением, коего недостает многим из её сверстников, но сейчас что-то определенно менялось. Triste (фр. – печально), но скорее всего, ей стало скучно. Не стоит об этом думать, пусть всё идет так, как идёт, в конце концов.
Я выхожу из парка, направляясь к школе, и по пути встречаю Роуг. Нам обоим нужно на один и тот же урок, только я буду читать лекцию, а она – слушать её. При виде меня лицо Мари озаряется улыбкой, такой искренней и открытой, словно она не сидела и не болтала только что с другим.
- Реми, - шепчет она, хватая меня за руку. Её прикосновение нежно и приятно. Я хотел бы и дальше пребывать в своих невеселых мыслях, но попросту не могу. Роуг прогоняет надвинувшуюся на меня было депрессию одним взмахом своих длинных ресниц.
- Ты поела, chere? – спрашиваю я. Знаю, что вопрос звучит уж слишком заботливо, но я и правда беспокоюсь. Роуг слишком рассеяна. Иногда она может забыть о еде на весь день, витая в своих мыслях.
- Нет, - честно отвечает она, - этот назойливый Бобби Дрейк не дал мне спокойно даже посидеть. Всё уговаривал пойти смотреть с ним и его тупоголовыми друзьями какую-то новую комедию. – Роуг фыркает и сжимает мою ладонь в своей крепче.
- Так почему ты не согласилась? – равнодушно спрашиваю я. – Должно быть, c’est interessant. (фр. – это интересно)
- Да брось, мы же с тобой собирались весь вечер смотреть старое кино с Брандо! – ужасается Роуг. – Ты говорил, что тебе нравились картины с ним, когда ты был моего возраста!
- Ну и что? – спрашиваю я немного устало.
- То, что мне гораздо больше понравится старье, чем эти новомодные дурацкие фильмы, которые крутят в кинотеатре! – говорит Роуг спокойно. – Но если ты не хочешь… - неуверенно начинает она.
Я резко останавливаюсь, заставляя и Мари остановиться. Я смотрю в её упрямые зелёные глаза и вдруг понимаю, что всё у нас будет хорошо.
- Конечно, хочу, mon ange (фр. – мой ангел) – тихонько шепчу я в её волосы, обнимая. И мне не важно, что подумают о нас все эти молодые и глупые salauds (фр. – ублюдки).

13.
Гамбит понимает меня хорошо, порой, даже слишком хорошо. От него невозможно что-либо скрыть. Он знает меня, будто отец или брат, всю жизнь проведший рядом со мной. Он знает, когда и почему у меня плохое настроение, почему мне весело и легко, какие книги и фильмы я люблю, какую еду предпочитаю. Чёрт, он даже знает, когда у меня месячные. Чувствует и старается не приближаться слишком близко, ведь в гневе я страшна.
Это приятно, конечно, когда не нужно объяснять и показывать, но иногда это так раздражает, пугает, хочется свободы, личного пространства. Но разве скажешь любимому человеку: «Иди, погуляй немного. Мне нужно побыть одной!» Это обидит и расстроит.
А потому и сегодня я молчу. Молча депрессую, стараясь не задеть его чувств. Причины моего плохого настроения тривиальны. Мы с Гамбитом не подходим друг другу. Мы слишком разные и чужие. Он любит веселиться, любит то, что доставляет ему удовольствие. Сюда можно включить и секс. Скорее, даже поставить его на первое место. Я не могу дать этого Реми, физически. Это так страшно лежать в его объятьях и знать, что одно лишнее движение, одно неловкое прикосновение может убить человека, которого ты любишь больше всего в жизни.
Я пыталась отпустить Реми, пыталась порвать с ним, забыть его, но он слишком хорошо понимает, чего я хочу на самом деле, понимает, что весь мой альтруизм напускной. Я хочу быть с Гамбитом всегда, до конца своих дней. Но в то же время я не могу позволить ему вечно мучиться рядом с таким уродом, как я. Я никогда не смогу ласкать его тело, целовать его губы, родить ему детей. Я не могу обречь любимого мужчину на такое испытание. Это жестоко.
Но Гамбит только улыбается и разводит руками. Ему достаточно того, что мы рядом. Так он говорит. Целует мою руку в перчатке, проводит пальцами по моим непослушным волосам – вот и всё, что нам доступно.
Я сворачиваюсь в клубок, сидя на подоконнике, поджимаю под себя ноги, стараясь стать маленькой и незаметной, исчезнуть. Ещё секунда, и я разревусь, как маленькая. Чёрт, черт, черт!
Я не слышу, как Реми входит в комнату, как подкрадывается ко мне сзади и закрывает ладонями, затянутыми в перчатки, мои глаза. Мне не нужно гадать, кто передо мной, потому что моё сердце ухает в груди, а настроение тут же меняется, становясь лучше на пару делений.
Реми ничего не говорит. Он просто обнимает меня за плечи, притягивает к себе. Его плащ пахнет бензином и виски, его руки нежны и требовательны. Он пришёл, чтобы согреть меня и успокоить, будто на мой молчаливый зов.
- Я счастлив с тобой, - шепчут его губы, и мне отчаянно хочется разрыдаться. Губы дёргаются в нервной дрожи. Мне так много нужно сказать ему, но я могу лишь выдавить из себя:
- А я с тобой.
- Тогда, пожалуйста, chere, не плачь. Потому что ты делаешь меня несчастным.
Вот теперь я плачу по-настоящему.

14.
Роуг приходит ко мне заплаканная и бледная. Её руки трясутся, она всхлипывает, растирая кулаками слёзы по лицу.
- Что случилось, Мари? Что не так? Кто тебя обидел? – тут же накидываюсь я на неё. Может, не слишком и тактично, зато очень эффективно. Лучше сразу знать, что произошло, и решать проблему, чем два часа слушать причитания и истерику. Я не жестока, просто так намного лучше.
- Гамбит… - начинает Мари, но я не даю ей закончить. Я знала, что этот мерзавец рано или поздно выкинет что-то такое, что разобьет Роуг сердце. Конечно, он красивый и взрослый, но, блин, всё-таки он темная лошадка. Сволочь он, хочу я вам сказать.
- Что натворил этот ублюдок?! – вспыхиваю я, размахивая для верности кулаками в воздухе. Если он действительно причинил Роуг зло, ему придётся иметь дело со мной.
- Джубс, это не то… - всхлипывает Мари. – Он не виноват, понимаешь.
Только этого не хватало! Все девицы защищают своих парней, что бы ни случилось. Даже если те изменяют, виноваты всегда любовницы, но не мужики. Что за несправедливость?
- Рассказывай! – отмахиваюсь я и приторно-сладко произношу. – А кто же виноват, Роуги?! Может, ты?
- Ну… - сопит Мари, вытирая рукавом текущий нос, - он ведь старался, честно, очень! – горячо восклицает она, прижимая руки к груди. – Я просто не такая опытная, как он, вот всё и испортила! – она снова плачет.
- Роуг, послушай, - примирительно начинаю я, - поверь мне, что бы ни случилось, ты не можешь быть в этом виновата одна. Отношения вообще сложная штука. Создают их вместе, вдвоем и разрушают.
- Но я могла быть чуть-чуть более… - стонет Роуг, повисая у меня на плече.
- Что? – отмахиваюсь я. – Более терпимой? Ласковой и доброй?
- Ну да, я же могла потерпеть, наверное…  - задумчиво произносит моя подруга и снова заливается слезами. – Но это так больно, Джубс, так больно! – снова срывается она.
- Дорогая, когда тебя предает парень, которого ты любишь, больно бывает всегда, - наставительно  произношу я, изображая из себя опытную, искушенную женщину.
- Предает? – непонимающе смотрит на меня Роуг.
- Ну да, бросает. Ведь Реми бросил тебя, детка, не так ли? – будничным тоном переспрашиваю я.
- Вообще-то, нет, - истерично хихикает Роуг, и я не могу понять перемену в её настроении. – Он меня не бросил, он меня просто… - Роуг смущенно умолкает.
-Нет! – взвизгиваю я. – Так вы всё-таки переспали?! – удивлению моему нет предела. – Так это же прекрасно! Чего ты ревешь?
- Это было так больно! – всхлипывает Мари снова. – И мне кажется, я не очень понравилась ему. Я же ничего в этом не понимаю!
- Брось, подруга, - расплываюсь я в улыбке облегчения, - в первый раз больно всегда. А опыта ты ещё наберешься. Уж Реми тебя научит всему с огромным удовольствием.
Мари чудовищно краснеет, а я смеюсь и не могу остановиться. Говорила же, всегда нужно знать, о чем говоришь, и с самого начала.